Материнское лобби
Есть банальный вопрос: что такое счастье? Обычно люди, стараясь его не спугнуть, застенчиво улыбаются и цитируют фильм «Доживем до понедельника». Когда тебя понимают, прекрасно, спору нет. Но у меня лично счастье – понятие вполне определенное. Четко датированные два жизненных момента. Про один я рассказывать не буду, потому что храню это воспоминание, как тепличный цветок, стараясь лишний раз не извлекать из глубин памяти, чтобы не причинить вреда. Чтобы сохранить трепещущее ощущение, а оно накрывает всякий раз как...
Ну а второй момент (в некотором роде – прямое следствие первого) случился 18 лет назад. Ранним утром 30 апреля я поняла, что мой акушер-гинеколог не поедет в Сочи на майские. Потому что я, кажется, буду рожать.
Надо сказать, полуголодный 92-й в нашей компании был весьма урожайным на роды. Можно искать какие угодно причины и выдумывать резоны о победе жизни над хаосом, наверное, все гораздо банальнее. Мы были юными, горячо влюблялись и очень хотели, чтобы наши любимые врастали в нас. Так и вышло, что с интервалом в несколько месяцев рожал весь двор. Девочки с колясками делились богатым опытом с девочками в животах. Самое сильное определение процессу родов дала Юлька. Представь, сказала она, тебе в задницу вставляют пляжный зонтик. Открывают. Закрывают. Открывают. Закрывают. И так все быстрее, и несколько часов подряд.
30 апреля я поняла, что Юлька была права.
Муж (с глазами размером c блюдца – с перепугу) привез меня в роддом и долго не решался уйти. А меня переодели в ветхое рубище, не прикрывавшее… почти ничего, провели все положенные гигиенические процедуры и положили в предродовую палату.
За стеной громко кричали. Я прислушивалась к потягивающим ощущениям в гигантском своем животе и деловито стонала. Мне казалось, это уже процесс.
Никаких ужасов роддома, к слову, испытать не довелось: рожала вполне себе по блату, лепетала всем встречным, что я – «племянница Людмилы Александровны», и относились соответственно. Как к своей.
Потом пришла «тетя». И процесс пошел. Прокол пузыря, катетер в вену, стимуляция, бешеная, ни на секунду не оставляющая боль, рвущая изнутри. Я вообще могу лечить зубы без наркоза, как-то летала над креслом районного стоматолога на высоте сантиметров сорока, но выдержала. А тут невозможно было терпеть. От маски с обезболивающим начинала терять сознание. Я не знаю, сколько это продолжалось. Но в 19 часов 25 минут на свет появился маленький человек.
Когда закончился болезненный крик, когда заместила его нечеловеческая усталость, – когда, знаете, из организма будто вынуты кости. Облегчение и нездешность.
Они спрашивают: кто? – хотят убедиться, что не свихнулась. И ты выдыхаешь не пол, но имя: такая степень похожести. Так, кстати, закончилась долгая предварительная дискуссия о том, как назвать ребенка. Природа не оставила вариантов.
Уже потом были нервная бессонница наедине с ребенком в праздничной, а потому гулкой от пустоты больнице; заражение брюшины через месяц, потому что остался кусочек детского места, никем не замеченный. В конце концов, потом были первые шаги, первые слова, первое сентября и первый курс шотландского университета. 45-й размер ноги, английский в совершенстве, заваленная книгами комната, упрямый характер – и бесконечная, выматывающая душу материнская нежность, с которой, видимо, и умру.
А сначала на каталку мне под мышку положили туго свернутый кулек. Смешная шапочка. Длинные ресницы. Высокий лоб. Припухшие глазки, нежный рот, маленький нос, тихонько сопящий. Он будет спать целые сутки – налюбуешься еще. И когда целуешь его в крутой упрямый лоб, понимаешь наконец нутром, о чем писали все до тебя. Что это такое, когда пронзает в неуловимом месте – теплом, болью, горечью и надеждой. Это счастье. Больше которого нет.
Это сын родился.
Тот, который в год и восемь будет повторять «свеча горела на столе».
Тот, чьи мягкие кудряшки на затылке такие смешные и мокрые после дневного сна.
Тот, которому дашь в горячке подзатыльник или наорешь за грубость и беспорядок, а потом рыдаешь тайком, что такая дура, а он, переросший тебя на голову, приходит перед сном чмокнуть мягкими телячьими губами, еще нескладный, но ужасно красивый, скоро станет чужим.
Тот, за кого дрожишь; тот, про кого твой еще школьный директор говорил, что мальчиком можно гордиться.
Любимый – навсегда. Твой – навеки.
Несчастные те, кто этого не узнает.
Ольга Богданова
