Тили тесто

 

Тили тесто

Бабушкин дом на «чермете». Огромный, богатый, семикомнатный, с водопроводом и ванной. Дед – полковник в отставке и начальник городской жилконторы. Мы не знаем, что это такое – ездить в Москву за колбасой, и черная икра бывает у нас не только в праздники. Сосед через забор, его ровесник – Герой Советского Союза. Мой дед завидует тому деду, что он настоящий Герой. Тот дед завидует моему, что он настоящий начальник.

Жена Героя травит наших кур и даже сбрасывает однажды кирпичину на подзаборную клетку с нашими кроликами. Дед-начальник стучит на Героя в ветинспекцию, что у того собака не привита и кусается. Приезжает ветинспекция и обнаруживает: первое – с собакой все в порядке, второе – дед-начальник под собакой разумеет жену Героя.

Хохочет не только ветинспектор, но и вся улица. А мы с Мишкой, внуком Героя, прямо-таки валимся со смеху в грандиозную лужу с головастиками, что широко растеклась после ливня прямо перед нашими домами.

Нам по три года: кажется, что всем ужасно весело, и мы туда же... Потом на радостях крутим карусель, взявшись за руки, валимся в стожок сена, сцепившись, как два котенка.
– Ты меня обожаешь? – отдышавшись, спрашивает Мишка. Звуки уличного скандала мешают сосредоточиться, но я серьезно думаю, как объяснить, как высказать ему ВСЕ.
– Мишка. Если бы ты был грузовиком, то мог бы меня переехать…
И тут нас растащили, развели по разным дворам. Семьи поссорились.

* * *
Я засыпала под «Что стоишь, качаясь...» в бабушкином исполнении, воображала себя тонкой рябиной, а Мишку дубом широким и соображала, как бы к нему перебраться.
– Бабушка, это песня про нас с Мишкой?
Бабушкины глаза росли и округлялись, а мои ресницы смыкались, я проваливалась в песню, в сон, где не было никакой широкой реки, а сплошное обожание и шелест трепетных листьев.

Целый год мы с Мишкой гуляли по разные стороны забора, выходя на тихую нашу улочку с лужей только под присмотром стариков. В лужу нас не пускали, песочницы переместили во дворы, собак посадили на цепи, для кур соорудили загончики подальше от общего забора.
Скандалов больше не было, но подозрения остались. В самом деле, чего ради эти Калашниковы роют нам лаз под забором? Наверно, эти Калашниковы так же думали и про нас. Лаз засыпали с двух сторон, но он открывался снова. Вернее, отрывался. Вырыть его было очень легко и быстро даже нашими с Мишкой железными совками. Куры раньше всегда почему-то искали там червяков, земля была рыхлая, а мы – маленькие и пролезали в любую щель. Еще мы были очень хитрые и рыли только тогда, когда за нами не было пригляда. А взрослым дел хватало и без нас.

Шекспировской трагедии из нашей истории не вышло. Ценой другой трагедии. Бабушка Лиза Калашникова однажды уснула и не проснулась. Это была нестарая еще бабушка. И никто не думал, что с ней такое может случиться: приняла два десятка каких-то таблеток от давления на почве скандала с Мишкиным папой... Улица в меру скорбела и с некоторым даже уважением вспоминала подробности вчерашнего поединка. Накануне вечером Елизавета Макаровна носилась растрепанная по двору и грозилась: «Я вам покажу! Я вам докажу! Без меня? Попробуйте-ка! Через месяц подохнете!»
Через месяц действительно сдохла собака покойной. Больше никто.

Семьи наши за это время сдружились. Деды покаялись друг перед другом за старые обиды и одновременно перестали завидовать. Не раз они за чаркой водочки вместе поминали Елизавету Макаровну. По праздникам играли вместе на двух баянах. Потом затеяли наперебой писать басни в газету «Брянский рабочий». Вместе играли с внуками, то есть с нами. И вот настал момент, когда мы с Мишкой обратились к дедушкам с просьбой нас поженить. Деды переглянулись. Сказали, что это можно, но как мы себе это представляем?
Я представляла очень живо и тут же кинулась просить у бабушки накидку с подушки.

Вечером этого же дня я в слюдяной короне, сохранившейся с Нового года, распустив косы под гипюровой «фатой», лебедушкой плыла вокруг песочницы под руку с Мишкой. Мишка был в новых шортах, с незабудкой в нагрудном кармашке. За нами тянулся шлейф малышни с нашей улицы. «Тили-тили тесто, жених и невеста!» – звучало для нас не дразнилкой, а свадебным гимном. Мишка вручил мне букет одуванчиков. Мы надели друг другу на пальцы колечки из цветной проволоки, скрученные Мишкиной семилетней сестрой Галей. И собрались было уже идти к нам на мороженый пир, затеянный дедами, как много повидавшая на своем веку Галька закричала: «Горько!» И тут же пояснила: «Теперь – целоваться!» Мы тыкнулись друг в друга носами и пошли есть мороженое.

Когда гости разбежались по песочницам, а дедушка с бабушкой уселись смотреть телевизор, Мишка под страшным секретом повел меня за дверь дедовой комнаты:
– Раз мы теперь женатые, давай целоваться, как по телевизору!
Звучало убедительно и заманчиво. Мы очень старались. Когда по телевизору кончились брянские новости, нас вытащили из-за двери, обслюнявленных и очень гордых собой. Бабушка сказала: «Ай-яй-яй!» – и хотела расставить по углам, но вмешался дед: «Ну что, понравилось?» Мы дружно ответили, что мы теперь умеем, как в телевизоре, но в щечку лучше – не так слюняво.

* * *
Семейная наша жизнь длилась года два. Мы построили себе домик из красных кирпичин, валявшихся возле сарая с незапамятных времен. Дом был весьма обширным – где-то метр на метр. Деды, чтоб постройка не завалилась на нас, все переделали качественно, с применением раствора, и даже сделали окошко. Мы стащили туда все свои сокровища и стали там жить-поживать. Мы были Иваном-царевичем и Василисой Премудрой, медведем и медведицей, Бабой-ягой и Кощеем Бессмертным. И даже если мы были злодеями, то самыми любящими на свете.

Как-то толстяк Киреев дал мне по голове совком, ведром да еще и сыпанул песком в глаза. В общем-то, как я сейчас понимаю, за дело дал. На мой рев первым выбежали не родные, а «муж». Пятилетний Мишка вызвал Киреева на дуэль, и с двенадцати шагов они поочередно кидались друг в друга яблоками.

После того как у Мишки на моих глазах выросла шишка на лбу, я в упор расстреляла обалдевшего Киреева оставшимися яблоками и повела ревущего Мишку в наш дом перевязывать его голову поясом от платья. В другой раз Мишка зашел за мной позвать лазить по яблоням. Я стояла в углу наказанная. Мишка, недолго думая, пошел просить прощения вместо меня. Не выпросив, стал рядом и стоял до конца.

Все раны заживали, все обиды проходили в нашем кирпичном домике, где мы вместе мечтали. Мои мечты были о домике в лесу, чтобы вокруг были звери и мы с ними дружили. Мишка хотел построить плот и плыть по реке в путешествие в чужедальние страны. Мы серьезно ссорились, потому что я хотела жить в домике, а не плыть непонятно куда на опасном плоту. Сошлись на том, чтобы путешествовать в большой благоустроенной карете.

Мы залезали на огромную старую яблоню, на самую верхушку, брали бинокль моего дяди и рассматривали те самые страны, где нам предстояло побывать. Мы видели за оврагом синюю ленту Десны, дымчато-фиолетовую полосу леса, молочный дым от заводской трубы, многоэтажные дома и строили планы, как попасть в прекрасное и величественное Заовражье.

Конечно же, через несколько дней, положив в рюкзак Мишкиного отца хлеба, луку и помидоров, мы с утра пораньше, не попрощавшись с родными, отправились в путешествие.

Нашли нас на закате где-то на аэродроме. Рюкзак был пуст, мы, продрогшие и уставшие, стояли перед огромным самолетом в обнимку... Драли нас на пару.

* * *
За год перед школой Мишку отдали в детский сад, а меня нет. Мы немножко отдалились. Мишка хвалился, что у него теперь занятия и их там учат лепить, рисовать, вырезать и собирать конструктор – «как в школе». Стал очень задаваться. Про путешествия больше речи не заводил, а я молчала из гордости.

У меня возникли дела. Под дедовым руководством я стала усердно изучать азбуку и складывать из деревянных кубиков уже не дома, а слова. Очень быстро научилась писать, завела две тетради. В первой подолгу печатными буквами записывала свои мечты, которые уже не поверяла Мишке, и первые стишки. Во второй – доносы дедушке на бабушку, которая ругалась и ставила в угол за изрисованные помадой стенки, помывку кота в бочке и прочие мои непрерывные злодеяния.

У Мишки в отношении чтения и письма дела шли хуже, несмотря на сад, и он обзывался «дурой ученой». Этого я простить не могла и при первом же удобном случае серьезно обидела Мишку. От сестрицы толстого Киреева, большой сплетницы, я узнала, что Мишка в саду числится в хулиганах и недавно его раздели перед всей группой и выставили на всеобщее обозрение. Я к тому времени самостоятельно прочитала сказку «Голый король», и это название показалось мне очень остроумным и в отношении Мишки. Мишка в ответ разрыдался и убежал.

Я вдруг представила на его месте себя, осознала весь ужас своего поступка и, плача, побежала просить прощения. Вместо прощения получила ответный удар: он объявил, что завтра же женится на Киреевой-старшей. Вне себя от ярости я стала придумывать, что сказать Мишке такого убийственного. Вспомнила страшное слово, которое слышала от рабочих консервного завода, когда они через нашу улицу вечерами возвращались домой. Слово это было матерное, на «б», и вроде к ситуации подходило. Я выкрикнула его Мишке в лицо.

Мишка задохнулся, поперхнулся, и в следующую секунду матюкальница уже лежала кверху попой на его коленке и получала звонкие затрещины. Опомнившись, я подскочила, дала ему кулаком в живот. Мишка согнулся и стал реветь, а я вместе с ним. Потом пошли в наш двор, с трудом забрались в ставший почему-то маленьким кирпичный домик, стали вспоминать молодость и даже чуть-чуть поцеловались.
На Киреевой Мишка не женился...

* * *
Прошло лето, и 1 сентября мы пошли с Мишкой в первый класс. Три года он носил мой портфель, учиняя жуткие разборки, если это право я доверяла кому-то еще. Три года я подсказывала ему на уроках, невзирая на замечания учительницы. «Выйди из класса, умница нахальная!» – говорила она раз в неделю. И даже, в конце концов, рассадила нас за разные парты. Но оставались перемены, и после школы мы шли целый километр до дома вместе, потчуя сказками и историями совместного сочинения попутчиков-одноклассников.

А моей измене с Шурой Матвеевым Мишка положил конец самым безумным образом. Старый дуэлянт, он предложил Матвееву страшные условия поединка: кто больше раз перебежит перед очередным грузовиком, выезжающим из ворот консервного завода. Я оттаскивала их от дороги до тех пор, пока не получила портфелями от обоих сразу... Дуэль состоялась. У меня до сих пор стоит в ушах визг тормозов и звуки шоферского мата и затрещин.

Мишка победил. Шурик с позором удалился. Мы возвращались домой, по-семейному переругиваясь, но портфель я несла сама, потому что побитый шофером Мишка с трудом волочил свой.

* * *
Мы оканчивали третий класс под дружные крики ровесников: «Тили-тили тесто, жених и невеста!» Звучало на редкость обидно. Девочки дразнились из зависти, а мальчики – из презрения к Мишке, который «держался за юбку».

Я имела опыт противостояния коллективу, но Мишка презрения не вынес. Все чаще он уходил домой не со мной, а с компанией мальчишек. Они играли за школой в ножички, пробовали курить, бегали на речку, придумывали всякие хулиганства. «Любовь» и девчонки их не интересовали. Иногда мы вместе по вечерам гоняли с Мишкой на велосипеде, но ценил он меня тут только за мальчишеские качества: как лихачку, умеющую ездить без руля, с ногами на руле и т.п. Восхищение было, но от обожания не осталось и следа.

Последний всплеск нежности случился, когда мы из окна нашей новой квартиры в пятиэтажном доме наблюдали, как огромным ядром на тросах с подъемного крана рушили наши старые дома. Мы ходили потом по руинам, плакали и подбирали детские игрушки и «сокровища»: наши старики бросили их там, сочтя ненужным хламом. Нам-то дали квартиру в доме, который стоял почти на том же месте. А Мишку с семьей переселили на улицу Горького. И он перешел в другую школу...

С Мишкой все закончилось. А так – нет.

Вот сегодня сын мой, дошколеночек, приболел, в сад не пошел. Держит сейчас телефонную трубку, прикрывает ладошкой, с придыханием вопрошает свою Настю: «Ты без меня скучала?» Белобрысик, щупленький такой цыпленок...

Елена Воробьева