История девятнадцатая
Расставание с тем, кого любишь, это ведь всегда стресс. Независимо от того, предлагаешь расстаться ты или выслушиваешь подобное конструктивное предложение сама.
Помнится, какую-то разлуку я переживала так, что дня три не выходила из дома. По телефону отпросилась у шефа с работы, потом накупила в книжном магазине «Москва» самых лучших книг, демонстративно игнорируя ценники, и залегла в окружении томов на диване.
В числе прочих была отлично изданная биография моего любимого Вертинского. И в ней – впервые в жизни – я встретила идеальное словесное определение любви. Дословно цитировать не берусь, но смысл в том, что присутствие одного-единственного человека в мире вдруг делает этот самый, далекий от совершенства мир, абсолютно гармоничным. Больше того, только любви дана возможность мирить человека со всеми недостатками жизни.
Практику йоги я ценю, в сущности, за то же. Семь лет занятий – с периодами и затишья, и гиперактивности – и точный для себя вывод: правильная йога это неисчерпаемый ресурс гармонии. И с собой, и с окружающим миром. А уж ощущение умиротворения после расслабления в Шавасане просто не знает себе равных.
Пребывая именно в таком состоянии после хорошей вечерней практики, я еду вечером домой в венском метро, именуемом здесь u-Bahn. Общественный транспорт – это настоящее достояние австрийской столицы. Трамвай, открывая двери, выдвигает к твоим ногам дополнительную ступеньку, автобус, останавливаясь, плавно наклоняет к бордюру правый бок, чтобы удобнее было зайти. Что до метро, то в нем на каждой станции висит табло, обозначающее не сколько прошло со времени ухода последнего поезда (кому, если задуматься, вообще нужна эта информация?), а сколько минут до следующего и того, который будет потом за ним.
Сонное затишье моих нездешних мыслей внезапно нарушается резкими и громкими фразами. На смеси ломаного немецкого и английского за моей спиной звучат явно раздраженные слова. Громкость – по нарастающей. Оборачиваться мне лень, да и гармонию своего постйогического мира берегу. Между тем пассажиры довольно резво, но сохраняя достоинство, один за другим переходят в другой отсек поезда.
Слегка поворачиваю голову и наблюдаю высокого афроамериканца, который мечется по площадке. Белки его глаз красного цвета, вид – невменяемый, и он выкрикивает смутные угрозы молодому человеку с собакой на поводке. Тот молчит и гениально хранит спокойствие. В Вене я вижу подобную сцену впервые, хотя особо приглядываться к деталям желания не испытываю. Через пару минут кроме меня и пожилого господина, укрывшегося за газетой, возле шумной площадки никого не осталось.
Не знаю, надолго ли хватило бы моего йогического запала гармонии, и не стала бы и я вскоре прокладывать себе тихий путь в другую часть вагона, да только афроамериканцу пора выходить. Он выпрыгивает на перрон и уже откровенно орет что-то про ненависть к чистоплюям, белым и т.п. Его агрессия так и не находит выхода. Окружающие хранят упорное молчание. Двери закрываются. Поезд трогается. Пассажиры облегченно вздыхают, обмениваются понимающими взглядами.
Господин напротив, наконец, опускает газету и посылает мне улыбку гордую и вместе с тем уважительную. Еще бы! Ведь мы с ним – просто храбрецы?
