История двести тридцать седьмая
Слышу звуки музыки – такой ритмичной и веселой, что иду в ее сторону сразу. Чешские национальные мелодии очень похожи на южно-немецкие, под них тянет если не танцевать, то подпрыгивать, если не подпрыгивать, то хотя бы притопывать. В открытом деревянном павильоне, напротив целебного источника, играет духовой оркестр о семи мужеска пола голов. Напротив – рядами скамейки с почтенной публикой и – по-другому здесь никак – выросший как из земли павильон с колбасками гриль и бочковым пивом.
Собственно концерт проходит до того задушевно, что душа слушателя распахивается, как гармонь баяниста. Отыграв минут сорок, ведущий (он же и главный запевала) объявляет: мы для вас постарались, надо бы нам горло промочить. Все музыканты, аки селезни, плавно сходят со сцены и усаживаются за столики – принимают по ледяному пиву. Публика терпеливо ждет, народ с пониманием.
Второе отделение изобилует веселыми польками со словами извечными, как мир. Дескать, сидела одна дома у окошка, начался дождь, постучался в дом вымокший насквозь проезжий. Я его приютила, даже укутала периной – жалко ведь парня. Ну а когда родители вернулись, то сразу поняли: или Гонзику, или Пепику, или Франте очень повезло сегодня с погодой.
Слушатели хохочут, подпевают, притопывают. За мой столик усаживается пан в летах и с двумя спутницами. Исключительно дамское общество навевает на него юмористическое настроение. Почему он отдыхает без жены? Потому что иногда надо давать супругам поскучать вдали друг от друга. Жену, не вопрос, любит, но слуга покорный, три недели на курорте вместе закончились бы выливанием на макушку одному из членов семьи горячего супа.
Что он здесь лечит? Да коленные суставы: видите вон газовый павильон? Там помимо всего прочего готовят к переходу в мир иной. Как? Очень просто – усаживают в комнату, выдают особые очки (вроде как защитить слизистую оболочку глаз) и включают газ. Лично пан-рассказчик скувырнулся на второй минуте, откинувшись в полный (под два метра) рост. Уж как его выволакивали сестры на свежий воздух, он не знает, но неделю как не может заставить себя нацепить никакие очки, даже солнечные.
«Мы с хлапцами (легко угадываемое «хлопцы») сейчас по кофейку вдарим, – невозмутимо объявляет ведущий, а вы имейте в виду – всех ждет потом сюрприз!» Народ чешский и без заманухи никуда не разбежался бы, но весть о сюрпризе вдохновляет на повторить пива. После паузы на сцене появляется молодой и идеально по-трехдневному заросший мужчина, одетый с той милой небрежностью, которая выдает столичных штучек, когда они обретаются в провинции. И точно: тенор пражской оперы.
Над парками и колоннадами разносится «Санта Лючия», даже птицы умолкают и млеют. Сменивший звезду запевала ударяет по репертуару из Карела Готта, и терпение самых темпераментных лопается. На площадке позади скамеек начинаются танцы. В кругу, потому что так веселее. И побросать в середину этого самого круга свои сумки тоже исключительно весело: ведь тогда можно взяться под руки и раскручиваться. А потом побросать на сумки свои шейные платки и галстуки – еще веселее. К тому же добавляет пикантности.
Слева от меня усаживаются два седых, курлыкающих на Deutsch, господина. Им чешское веселье нравится так, что они подпевают, прихлебывают холодный национальный напиток, а в какой-то момент машут официантке рукой. Та подбегает и возвращается с двумя стопочками крепкой Бехеровки. «Prost!» – сияют улыбками озорники и, махнув по рюмашке, опять булькают из бокалов. Очевидно, не только водка без пива – деньги на ветер.
Выясняется, что немецкие гости живут от Франценсбада в 90 (!) километрах, но ездят сюда по выходным, потому что здесь так классно, как в родном Фатерлянд и не бывает.
Музыканты к тому времени догоняются колбасками. И то сказать – концерт длится четвертый час. Польки и вальсы сменяются шлягерами о вечно-актуальном любовном. Вот уж точно, живя в Чехии в детстве, я понятия не имела о темпераменте наших собратьев южных славян! Он, похоже, итальянскому не уступит.
Пражский тенор, кстати, захвачен концертом, как самый обычный слушатель. Пофотографировавшись с поклонницами, он расслабляется за столиком справа. И хлопает, и хохочет, и орет припевы вместе со всеми. Кидаю взгляд на часы – почти четыре. Началось это шоу до двенадцати. До скольки же продлится? Не иначе, как до последней шкворчащей колбаски!
