Гений безответной любви (фрагмент)

… Недавно с некоторой обидой на природу я обнаружила, что у меня первый номер лифчика. Мне уже немало лет, в моем возрасте женщины могут позволить себе куда более внушительные размеры, хотя и я тоже в этом смысле претерпела определенный рост – лишь на пятом десятке достигла я первого номера, зато всю мою половозрелую жизнь я имела нулевой.
Боже мой! Стала бы я так усердно стремиться к писательским лаврам, сквозь тернии рваться к звездам, вещать по радио, протыриваться на телевидение, летать на воздушном шаре, раскапывать кости мамонта, пытаться в одиночку на утлой лодчонке обогнуть земной шар, вовсю выдвигать свою кандидатуру от Союза журналистов на космический полет наедине с монгольским космонавтом, делать головокружительную педагогическую карьеру, если б у меня был чуть-чуть покороче нос, на два сантиметра длиннее ноги и хоть немного крупнее грудь?!.
… Левик не оставлял на мне пояса верности, нет, но тем не менее Левику я изменяла крайне редко. Первый раз – как бы точнее выразиться? – это приключилось со мной, когда Левик буквально в моем присутствии впервые по-настоящему влюбился в одну прекрасную девушку. Мы с ним поехали в санаторий на Сходню – и там в столовой п р я м о н а м о и х г л а з а х Левик был пронзен стрелой Амура. Ой, какая это была прекрасная девушка, знаете, такие бывают – с тонким профилем, кротким взором и очень тихим голосом. Она подарила ему стеклянную рыбку, совсем прозрачную, и Левик тут же позабыл обо мне.
В то время еще ничего ужасного со мной не случилось, я без труда обзаводилась друзьями, я была баловнем судьбы. И я попросила: Господи! Сделай так, чтоб и со мной тоже что-нибудь произошло в этом роде, ибо я не в силах перенести такую боль.
А надо вам сказать, Анатолий Георгиевич, я ничего не могу пожелать и ни о чем попросить, чтобы это тотчас не повалилось мне на голову, правда, не всегда точка в точку, слегка неуклюже сработанное, зато без малейшего промедления и в десятикратном размере.
Поэтому тот человек, который меня изнасиловал, был не виноват, это стряслось в Самарканде, куда я сразу после злосчастной Сходни отправилась в командировку от общества пропаганды выступать перед узбекским народом.
Он даже спас меня, как он потом доверительно сообщил, от группового изнасилования, но не удержался от индивидуального. Хотя он поклялся сыном, мол, все будет честь по чести, чтоб я не боялась идти к нему ночевать. И в доказательство вынул из бумажника фотокарточку – хороший такой мальчуган, они жили с матерью и сестрой в Намангане.
Он выполнил волю небес, нет сомненья, иначе, откуда взялось у нашего обычного современника, хоть он и узбек, столь торжественное и величественное выражение лица – такое, наверное, имеют служители культа, когда они приносят в жертву человека.
Вновь и вновь прокручивая эту киноленту, я вижу два раскаленных провода, две горячие линии, по которым шли токи моего сознания: в ы ж и т ь и н а б л ю д а т ь.
Тогда я еще не знала, что выжить в подобных случаях труднее всего потом, однако при общем оптимистическом настрое и некотором жизнелюбии стресс от насилия длится совсем недолго – лет пять или шесть.
Короче, мне было явлено лицо человека, свершающего насилие. Ей-богу, в таком состоянии лучше лежать в гробу, а не заниматься любовью: плотно сомкнутые веки, зубы стиснуты, губы сжаты, закрытое сердце – полная непроницаемость.
Я разглядывала все с тем холодным и ясным вниманием, которое появляется, когда что-то главное безвозвратно уходит из твоей жизни. Но только не сама жизнь. Жить! Уйти отсюда живой! К моей поруганной чести надо сказать – иной мысли у меня не было.
Я старалась разглядеть все, насколько это возможно, в ярком свете самаркандской ночи. Какая там яркая ночь, сейчас только вспомнила, ведь я никогда никому про это не говорила. Я замолчала событие, будто его и не было, я задавила его молчанием, но иногда ночами оно выбирается из тех подвалов, где я его держу, и встает передо мной, и смотрит в глаза, и обжигает своим дыханием.
Однажды я не выдержала и рассказала об этом Левику. Но Левику стало так страшно, что он ничего не услышал.
А тот человек, которого отныне ждала участь скитальца, лишенного загробного пристанища, клянусь, он был и сам в растерянности, что так получилось. И в связи с этим сделал мне ряд предложений.
Перво-наперво с кухни он притащил довольно увесистый молоток, вложил мне в руку и говорит:
– Я отвернусь, а ты меня стукни по голове, хорошо?
Он встал ко мне спиной и замер.
– Покорно благодарю, – ответила я, возвращая ему молоток. – Вообще я, пожалуй, пойду…
– Сумасшедшая!!! – закричал он. – Ты знаешь, что тут в Самарканде на улице ночью с тобой могут сделать? Наш Самарканд, – он заявил не без гордости, – в криминальном отношении оставил далеко позади себя Чикаго.
– По этому случаю, – сказала я, – вам надо бы сделаться городами-побратимами.
– Шутки в сторону. – Его азиатское лицо снова стало торжественным и величавым. Замечу вскользь, этот человек имел очень небогатую эмоциональную палитру – всего две краски: пафос и растерянность.
– Дай твой билет на самолет, – он произнес, протягивая руку. – Я разорву его, и ты останешься со мной в Самарканде.
– Не дам, – ответила я дружелюбно.
Тут он опять растерялся. Казалось, он перебрал все возможные варианты. И вдруг ему пришла отличная идея – устроить меня на автобусную экскурсию по городу.
– Самарканд, – он снова впал в амбицию, – один из древнейших городов мира. Недавно общественность отметила его две тысячи пятисотлетний юбилей! Ты не пожалеешь, – горячо уговаривал он меня, — тут – мемориальные ансамбли!!!
Вот это я одобрила, проявив свою ни при каких обстоятельствах не меркнущую любознательность и живой интерес к шедеврам старинного зодчества.
В семь часов утра, когда весь трудовой Самарканд выходил из дома на работу, он – в синем стеганом халате и шлепанцах вел меня на остановку автобуса, воодушевленно приветствуя каждого на своем пути. Его окликали с балконов, салютовали из окон домов – что он так рано утром шагает в халате и шлепанцах с неместной девушкой, а сам герой – повелитель пресмыкающихся и насекомых – имел настолько победоносный вид, что даже я начала испытывать за него гордость.В душе у Маринки – ни соринки

Все мужчины если не влюблены в Марину Москвину, то по крайней мере очарованы ею. Я говорю о тех, которые понимают толк в женщинах, а не в скаковых лошадях. Один из них написал такие трогательные строчки: «В душе у Маринки – ни соринки». Да уж, с мусором в душе трудно быть хорошей детской писательницей (вот вопрос: можно ли быть плохой детской писательницей?). А то, что она хорошая, знают во всем мире, потому что за книжку «Моя собака любит джаз» ей вручили Международный диплом Андерсена.
Она, бесспорно, уникальный арт-человеческий объект. Например, пару лет назад Марина отдельно, а ее муж – Леонид Тишков – тоже отдельно, каждый со своим личным произведением, попали в шорт-лист российской литературной премии. С кем еще такое бывало? Какой еще писательнице удалось из своего законного (!) единственного (!!) супруга-художника (!!!) воспитать писателя? Да так, чтоб первой же своей книжкой он составил конкуренцию именитым авторам и собственной жене?
Чистая душа детской писательницы Марины Москвиной сжалилась над нами, простыми русскими бабами, – и на свет появились повести для взрослых, адресованные нам, горемычным. Первая из них – «Гений безответной любви». Настоящая женская проза. Не та, в которой старательно прописанный сюжет вязнет в бурном словесном кокетстве, а настоящая, в которой жизнь – какая есть, а напиться не хочется. Хочется научиться у Марины прощать загулявшего мужа, не плакать из-за предавшего любовника, воспринимать «двойки» сына как естественное природное явление, не замечать удушливого безденежья, отшучиваться от пьяных уличных прилипал, быть любимой, желанной, оставаясь при этом свободной и счастливой. Читайте книжки Марины Москвиной. Вслух. Дочерям. Чтобы научить их радоваться жизни.

Марина Москвина