Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головы

 

Москва и так все знала. И о лесбийской любви, и о любовниках, и о муже-шпионе. Но отчего метания из крайности в крайность? К чему обращения к поэтам с попытками понять, что происходит в душе? Марина была вне общества и вне закона. Правда, закон выполнил распоряжение родившейся в XIX веке не вскрывать ее личный архив до окончания XX столетия. Может, она считала, что это уже будет никому не интересно? Но отношения между людьми не изменились. Ее жизнь похлеще, чем у нынешних «звезд», она современна и интригующа по сей день: хорошее образование, талант, эмиграция, нищета, возвращение, самоубийство…

«Личная жизнь, т.е. моя жизнь в жизни, т.е. – в днях и местах, не удалась. Это надо понять и принять. Думаю, тридцатилетний опыт достаточен. Причин несколько. Главная в том, что я – я. Вторая – ранняя встреча с человеком прекраснейшим, долженствовавшая быть дружбой, а осуществившаяся в браке. Попросту – слишком ранний брак…», – подвела своеобразный итог Марина Цветаева.

День, который мы провели не вместе, считаю для себя потерянным

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыМакс Волошин вместо поздравления со свадьбой выразил Марине соболезнование. Он считал Сергея и Марину слишком настоящими для такой лживой формы, как брак.
Девятнадцатилетняя Марина познакомилась с 18-летним Эфроном в Коктебеле, где в мае 1911 года отдыхала с семьей Волошиных. Сергей – душа компании, веселый, красивый, с большими чувственными зеленовато-серыми глазами. Его привлекательность усиливала трагический романтизм революционно настроенной семьи. Марина влюбилась с первого взгляда. В день знакомства Цветаева читала стихи из своего первого сборника «Вечерний альбом». Эфрон подарил ей бусину из сердолика, привезенную из Генуи, и она всю жизнь носила ее как талисман.
Символично, что Цветаева и Эфрон родились в Москве, оба в один день, на Иоанна Богослова, 8 октября. Марина – 1892 года, Сергей – 1893 года.

Сергей писал Марине, что день, который они провели не вместе, считался для него потерянным. Их отношения долго были платоническими. На многие годы он стал идеалом для Марины: жертвенный, благородный. Встречу с ним Цветаева восприняла как начало новой, взрослой жизни и обретение счастья.

Венчались они с благословения Ивана Владимировича Цветаева 27 января 1912 года. Этот год был эпохальным в жизни Марины во всех смыслах. Поездка в свадебное путешествие в Италию. Выход сборника стихов «Волшебный фонарь», который она посвятила мужу. Летом 1912 года ее отец открывает музей изобразительных искусств (сегодня он известен почему-то как Пушкинский музей в Москве). А 18 сентября рождается дочь Ариадна. В конце года выходит третий сборник стихов «Из двух книг».
С мая по август 1913 года Марина с Сергеем и дочкой Алей проживают в Коктебеле. Часто гуляют вдвоем. Обычно она оживленно говорит и смеется, а он, высокий, красивый, добродушно улыбается, глядя на нее сверху. Насмешки, подтрунивание свойственны Марине. Ее шутки казались не только легкомысленными, но и неосторожными.

Эфрон болен туберкулезом, а кроме того, он женился, не окончив гимназию, и, чтобы поступить в университет, должен был сдать экзамены на аттестат зрелости. Для его получения годилась и местная гимназия. Накануне у Сергея обострился процесс в легком, поэтому на экзаменах он отвечал, сидя на стуле. Марина подтрунивала: «Ну, на последний экзамен вы пойдете с комфортом, отвезу вас на катафалке». Они всегда говорили друг другу «вы».
Когда в этот же период писали портрет Сергея – он лежал в шезлонге, Марина сидела рядом на полу, обхватив колени, щурясь от дыма папироски, и говорила: «Сережа, закройте глаза», – а потом со смехом: «Какой симпатичный получается покойник». И напророчила… 31 августа 1913 года умер Иван Владимирович Цветаев. Она осиротела совсем.

Для яркой любви и счастливой семейной жизни были отведены три года. Их разбила, по словам Цветаевой, «треклятая страсть».

Треклятая страсть

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыОсенью четырнадцатого года Марина встречает на светском вечере, который устраивала в своем доме Аделаида Герцык, известная поэтесса и литературный критик, Софию Парнок, «час своей первой катастрофы». Хотя до этого часа уже был звонок – «дрянная девчонка» Ася Тургенева, двоюродная внучка Ивана Тургенева и возлюбленная Андрея Белого. Марина восхищалась «девочкой, обвешанной пепельными кудрями...», их отношения были скоротечны. В 1912-м году Белый увез Асю в Европу. Цветаева восприняла этот отъезд болезненно.
София была другой. Она эпатировала публику не только своими стихами и статьями, неординарностью суждений, но и мужским костюмом с галстуком, короткой стрижкой, курением сигар и скандальными связями с женщинами. Марина же в тот период часто появлялась в черном под шепоток окружающих: «Как королева».

Парнок была на семь лет старше Цветаевой. Но их роднила трагедия детства. София и Марина рано лишились матерей. Обе росли самостоятельными и своевольными. Обе нуждались в материнской любви. Обе пытались пережить иллюзию нежного материнства. И старались жить по законам общества. София в 21 год вышла замуж за литератора. Но практически сразу развелась. Марина вышла замуж за Сергея в 19 и на всю жизнь.

«Жар души» Цветаевой разгорался на глазах у Эфрона. Несмотря на мужские манеры и псевдоним Софии «Андрей Полянин», в отношениях верховодила Марина – выбирала квартиры, гостиницы для встреч, подарки, походы на спектакли и концерты.

Платье – шелковым черным панцирем,
Голос с чуть с хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится…
…В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика
Нежность женщины, дерзость мальчика…
Близкие и друзья Марины знали об этой истории. Елена Волошина, подруга сестры мужа Цветаевой – Лилии Эфрон – пишет: «…Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьез. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете. Соня эта уже поссорилась со своей подругой, с которой вместе жила, и наняла себе отдельную квартиру на Арбате. Это все меня и Лилю очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары».
Марина с Софией провели вместе не только рождественские каникулы в Ростове, но и коктебельское лето 1915 года. Там их отношения оформились в гражданский треугольник. Острым углом которого стала пылкая влюбленность в Марину Макса Волошина. Возможно, он просто разыгрывал страсть, а Цветаева, скорее всего, подыгрывала любимцу московских и петербургских поэтов и художников. Коренастый Макс в полотняной хламиде и сандалиях на босу ногу не казался сексуальным, а его художественные работы и стихи о любви не убеждали в страстности его сердца. Но София Парнок в то лето всерьез ревновала его к Марине.

Чувствуя двусмысленность ситуации, Цветаева пишет семье мужа: «Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда я от него не уйду. Пишу ему то каждый, то – через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном, я стараюсь писать реже. На сердце – вечная тяжесть. С нею засыпаю, с нею просыпаюсь». Далее она продолжает в письме: «Соня меня очень любит, и я ее люблю – это вечно, и я от нее не смогу уйти».
«Любовные дебри», как назвала отношения Марина, оборвались так же страстно, как начались. Марина приехала зимой 1916 года в Петербург, чтобы встретиться с Блоком и Ахматовой. Но вместо этого у нее разгорелись отношения с Осипом Мандельштамом, зародившиеся летом 1915 года в Коктебеле. Именно мандельштамовы дни в феврале 1916 года («Какого спутника веселого Привел мне нынешний февраль!») способствовали расставанию между Мариной и Соней. Поэт, очарованный Цветаевой, рванул за ней в Москву.

Когда Цветаева пришла к Парнок после встреч с Мандельштамом, то «у нее на постели сидела другая: очень большая, толстая, черная… Мы с ней дружили полтора года. Ее (Софию. – Авт.) я совсем не помню. То есть не вспоминаю. Знаю только, что никогда ей не прощу, что тогда не осталась!» – написала Марина.

Слухи об этой страсти породили интерес к вышедшей в 1916 году книге Софии Парнок «Стихотворения» о ее любимой Марине, шаловливой девочке, женщине. Символично, что первый сборник вышел в Петербурге в 1916 году.
…Не оттого ли вражда была в нас взаимной
И страстнее любви и правдивей любви стократ,
Что мы двойника друг в друге нашли? Скажи мне,
Не, себя ли казня, казнила тебя я, мой брат?
(«Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...»)

У Цветаевой их роман остался в цикле стихов «Подруга»
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? –
Кто побежден?
Грянула октябрьская смута. Какое-то время София жила в Крыму, в Судаке, перебивалась переводами, заметками, репортажами для газет. Умирая на руках своей подруги, «седой музы», физика Нины Виденеевой, она держала у изголовья портрет Марины. Незадолго до смерти Парнок написала:
Вот уж не бунтуя, не противясь,
Слышу я, как сердце бьет отбой,
Я слабею и слабеет привязь,
Крепко нас вязавшая с тобой…

Любопытно, что муж Марины и София носили одинаковое отчество – Яковлевич. Уязвленный этими отношениями, Эфрон в 1915 году бросает филфак Московского университета и вместе с братом добровольно уходит на фронт медбратом. Хотя, с юности больной туберкулезом, он мог вполне продолжать обучение.

Марина, услышав о смерти Парнок в июне 1934 года, отреагировала раздраженно: «Ну и что, что она умерла, не обязательно умирать, чтобы умереть!»

Чьи руки бережные нежили

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головы«Я уверена, что наши отношения с Мандельштамом не сложились бы так легко и просто, если бы раньше на его пути не повстречалась дикая и яркая Марина. Она расковала в нем жизнелюбие и способность к спонтанной и необузданной любви, которая поразила меня с первой минуты», – признавалась супруга Осипа Эмильевича.
В 1916-м щуплый, маленький, с закинутой назад головой с хохолком Мандельштам с февраля по июнь приезжал специально к Марине Цветаевой. Дни волнений и влюбленности, взаимного восхищения закончились внезапно, как и начались. В июне он приехал в подмосковный город Александров, где Цветаева гостила у сестры. Она пошла прогуляться с Мандельштамом по окрестным холмам с заходом на кладбище.

И вдруг поспешные проводы на вокзале, откуда он почти бежал в Крым. Причина – неизвестна. Не кладбища же он так испугался? Но именно с тех пор он никогда не искал встреч с Цветаевой. Остались стихи, которые они посвятили друг другу.

Марина писала: «Ты запрокидываешь голову/Затем, что ты гордец и враль», «После бессонной ночи слабеет тело…», «Чьи руки бережные нежили /Твои ресницы, красота...», или:
Откуда такая нежность?
Не первые – эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих…
и до пророчества конца его жизни:
Голыми руками возьмут – ретив! упрям!
Криком твоим всю ночь будет край звонок!
Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам...

Мандельштам посвятил возлюбленной «В разноголосице девического хора», «Не веря воскресенья чуду…».
После расставания Осип Эмильевич стал называть себя не иначе, как антицветаевцем. В 1922 году «маленький хлопотун петербургских и других кофеен», «суетливый» Мандельштам в своей статье высказался неприязненно и раздраженно, назвав «безвкусицей и исторической фальшью стихи Марины Цветаевой о России». Цветаева не знала о существовании статьи и спустя много лет вспоминала: «…Чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву. Не так много мы в жизни писали хороших стихов, главное: не так часто поэт вдохновляется поэтом…».
Осип Эмильевич в биографическом повествовании отметил: «Память моя враждебна всему личному. Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое». Никакого морального долга перед прошлым он не признавал.

Марина возвращается к Сергею. А Эфрон – в Москву, чтобы окончить юнкерское училище. Результатом воссоединения семьи стала вторая беременность Цветаевой. Она протекала тяжело. 13 апреля 1917 года родилась дочь Ирина.

Одинокое детство

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыМарина по-разному относилась к своим девочкам. В своем дневнике она записывала мельчайшие детали внешности, роста и развития Али. «Я назвала ее Ариадна, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит простые имена, друзьям, которые находят, что это «салонно». Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью». Цветаева хотела для Али всего, чего хотела для себя.

Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной – и всем чужой.
Пленительной амазонкой,
Стремительной госпожой.
Все будет тебе покорно,
И все при тебе – тихи.
Ты будешь, как я – бесспорно –
И лучше писать стихи…

Детство Ариадны похоже на детство самой Марины, такое же одинокое. У Ирины по сути детства вообще не было. Цветаева полагала, что человек уже рождается готовым – с серьезным и ответственным отношением к жизни. Ирину она забросила, как ребенка «бездушного», неразвитого умственно. И считала себя вправе «не чувствовать с ней связи».

«Что я делаю на свете? – Слушаю свою душу. – В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел», – утверждала Цветаева. Ирина была из последнего. После ее смерти мать будто прозревает: «Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости меня, бывшую тебе дурной матерью, не сумевшую перебороть неприязнь к твоей темной непонятной сущности. – Зачем ты пришла? – Голодать?»

Эфрон ушел на войну. Дети и сама Марина бедствовали и мерзли. Она пыталась заработать денег, сшивая страницы стихов и оставляя их в книжной лавке на продажу. В конце концов, в ноябре 1919 года нищета и истощение вынудили ее отдать Ирину – 2,5 годика – и Алю – семь лет – в государственный приют. Говорили, что там кормят американскими продуктами. Но это место оказалось прибежищем нечестных на руку людей. Работники приюта обворовывали детей. Под новый год Цветаева узнает, что там все тот же голод. Аля заболела тифом. Марина забрала ее домой, выхаживала из последних сил. А в феврале умерла Ирина.

«Ирина! Если ты была бы сейчас жива, я бы тебя кормила с утра до вечера – мы с Алей так мало едим! – Ирина, одно ты знаешь: что послала я тебя в приют не для того, чтобы избавиться, а потому что пообещали рису и шоколада».

Марина чувствовала, что смерть младшей дочери наступила не только из-за голода. «На одного маленького ребенка в мире не хватило любви», – констатировала она в Записных книжках. Сестры Эфрона предлагали Цветаевой взять малышку к себе навсегда, но она почему-то отказалась.
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы…
…Старшую из тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Две руки – ласкать – разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая – на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.

Марина делилась с восьмилетней Алей своими мыслями, стихами, одиночеством. Она брала ее на прогулки, в гости к друзьям, в театр, на поэтические чтения. Ариадна обращалась к матери на «вы». «Моя мать очень странная. Моя мать не выглядит матерью. Матери всегда обожают своих детей и детей вообще, но Марина не любит детей… Она печальная, быстрая, любит поэзию и музыку, пишет стихи. Она упорно добивается, всегда упорно добивается. Она может злиться и может любить. Она всегда спешит. У нее великая душа, быстрая походка. Руки ее покрыты кольцами. Марина читает ночи напролет. У нее почти все время насмешливые глаза. Ей не нравится, когда ей надоедают глупыми вопросами, она очень сердится. У нее никогда нет на меня времени», – вспоминала Ариадна.

Но у самой Марины не было сомнений в правильности своих решений: она и поэзия – на первом месте, все остальное – потом.

Сонечка

Весной 1919 года у Цветаевой вспыхивает новый роман. Марина знакомится с 23-летней Сонечкой Голлидэй, актрисой Художественного театра Евгения Вахтангова. Станиславский считал ее почти гениальной, пророчил ей блестящее будущее на русской сцене. «Передо мною маленькая девочка... С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною – живой пожар... И взгляд из этого пожара – такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!» – вспоминала Цветаева.

Она ощущала себя старшей сестрой, защитницей и берегла свою подругу, как величайшую в мире ценность. В страшный голодный девятнадцатый год Марина где-то купила очень красивое старинное платье, просила Соню надевать его и, часами разговаривая с ней, сидела у ее ног. Сама Марина носила в это время коротко остриженные русые волосы, темно-синее платье простейшего покроя, напоминающее подрясник, туго стянутое в талии широким желтым ремнем. Через плечо – желтая кожаная сумка вроде офицерской полевой с папиросами и клеенчатой тетрадью со стихами. Она казалась странницей, путешественницей.

Эта любовь длилась недолго. В ней не было ни ссор, ни взаимных терзаний, она не мешала параллельным увлечениям мужчинами, например актером Юрием Завадским. Причем подруги вместе обсуждали возлюбленных. По Цветаевой, главным проявлением женской сущности остается рождение детей. «Единственное, что живет после любви, – это ребенок, отсюда и ее женская потребность иметь ребенка», – пишет она в «Письме к Амазонке».
Голлидэй надолго уехала на гастроли со студией. Вернувшись в Москву, она забежала к Цветаевой и снова уехала. Больше они не виделись. Сонечка пропала, и Цветаева не стала ее разыскивать. Позже она написала: «Сонечка ушла в свою женскую судьбу, полюбив другого так, как положил людям Бог: «Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину – в конце концов, все равно какого – и любить его одного до самой смерти».
Голлидэй вышла замуж за директора провинциального театра. Покинув Москву, она обрекла себя на забвение. Она обожала сцену и, даже когда заболела раком желудка, продолжала играть, а за кулисами ее все время ждала горячая грелка.

О смерти Сонечки Цветаева узнала лишь в конце 30-х. И на свет появилась «Повесть о Сонечке». Невольно подумаешь, что поэту (писателю, художнику, композитору…) встречи с другими людьми необходимы для того, чтобы было о чем творить. И чем больше встреченный отдаст, сильнее вдохновит, тем пронзительнее получается творение, тем приятнее творцу этого встреченного потом вспоминать. Если цинично, то люди – дрова для костра в душе таланта. Как солдаты – пушечное мясо для войны. Но если их не будет, то и талант пропадет. Вот ведь какая взаимозависимость.

Расставшись с Сонечкой, Цветаева много времени проводила с новым увлечением – художником Мелиоти. Правда, вдохновил ее на цикл «Отрок» молодой смазливый поэт с короткими волнистыми волосами и девическим выражением округлого лица Эмилий Миндлин. С Цветаевой он познакомился в «Домино» – кафе поэтов на Большой Дмитровке. Марина была в широкой, почти цыганской юбке и свободной блузе с белым отложным воротничком. Ее челка, папироса в уголке тонкогубого рта, кожаная сумка через плечо выделялись среди толпы.
Но увлечения и семья для Цветаевой – категории прямо противоположные.

Я буду ходить за вами, как собака

Гражданская война закончилась, а известий о муже не было. «Мне кажется – лучше умереть… Если Сережи нет в живых, я все равно не смогу жить… Зачем длить муку, если можно не мучиться?..» Стихи той поры адресованы мужу – «белому лебедю», белогвардейцу. «Если Бог сделает чудо – оставит вас в живых, – пишет она, – я буду ходить за вами, как собака…». И о чудо! Писатель Илья Эренбург приносит весть: Эфрон жив! Она добивается визы на поездку к нему в Берлин…

«Мой милый друг – Мариночка! С чего начать? Нужно сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить. Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни, живите! Я ничего от Вас не буду требовать – лишь бы Вы были живы!»
«Мой Сереженька! – отвечает она Эфрону. – Если от счастья не умирают, то каменеют. Только что получила Ваше письмо. Закаменела. Не знаю, с чего начать. – Знаю, с чего начать: то, чем и кончу: моя любовь к Вам…». Марина надеется, что теперь жизнь пойдет иначе.

Весной 1922 года она отправляется с дочерью Алей в Берлин. Сергей к тому времени обосновался в Праге, поступил в Карлов университет, чтобы завершить образование. Ему надо наверстывать годы, потерянные на войне, чтобы добиваться своего места в жизни. Но встреча Цветаевой с мужем состоится только благодаря Абраму Вишняку.

Вы любили меня через мои стихи

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыАбрам имел репутацию богача и эстета. Выпускник Московского университета, сын состоятельных родителей, молодой человек поэтического облика основал издательство «Геликон». В разгар Гражданской войны Вишняк вместе с женой и двухлетним сыном покинули Россию. В Берлине он выпускает книги Андрея Белого, Алексея Ремизова, Бориса Пастернака, Федора Сологуба, Ильи Эренбурга, Виктора Шкловского.

В 1922 году в «Геликоне» выходит книга стихов Цветаевой «Разлука». Вишняк откликнулся на просьбу Эренбурга помочь Марине с изданием сборника, чтобы собрать деньги на поездку к мужу. Абрам восхищался Цветаевой. По его инициативе издана еще одна книга ее стихов – «Ремесло». Роман, возникший между поэтом и издателем, стал поводом для создания замечательного произведения Цветаевой – «Флорентийские ночи».

Однажды Вишняк поделился с Мариной переживаниями об увлечении жены, которую он обожал, другим мужчиной. И Цветаевой показалось, что она нужна этому человеку. Возникшее взаимное притяжение перешло в почти ежевечерние долгие прогулки с чтением стихов, беседами, признаниями. Полились стихи, обращенные к другу: «Есть час на те слова…» – и письма.

«...Не знаю, залюблены ли Вы (закормлены любовью) в жизни – скорей всего: да. Но знаю – (и пусть в тысячный раз слышите!) – что никто (ни одна!) никогда Вас так не... И на каждый тысячный есть свой тысяча первый раз. Мое так – не мера веса, количества или длительности, это – величина качества: сущности. Я люблю Вас ни так сильно, ни настолько, ни до... – я люблю Вас так именно. (Я люблю Вас не настолько, я люблю Вас как). О, сколько женщин любили и будут любить Вас сильнее. Все будут любить Вас больше. Никто не будет любить Вас так. Если моя любовь остается исключительной во всех жизнях, то исключительно благодаря двуединству в ней любимого и меня. Поэтому ее никогда не принимают за любовь....»

«Точно знаю: Вы любили меня через мои стихи. Другие любили мои стихи через меня. В обоих случаях скорее терпели, чем любили. Чтоб было совсем ясно: меня всегда было несколько больше для людей, со мной соприкасавшихся».

«От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого – только доброту… Это скоро кончится – чую – уйдет назад, под веки, за губы. – Вы ничего не потеряете, стихи останутся. Жизнь прекрасно разрешит задачу, Вам не придется стоять распятием между своими и «другой».
«Родной! Вне всех любезностей, ласковостей, нежностей, бренностей, низостей – Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать».
В июле 1922 года Цветаева, разочарованная и опустошенная, уехала из Берлина в Прагу.

Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу

«Сережа подбежал с искаженным от счастья лицом и обнял Марину, медленно раскрывавшую ему навстречу руки. Долго-долго-долго стояли они, намертво обнявшись, и только потом стали вытирать друг другу ладонями щеки, мокрые от слез», – вспоминала Аля их встречу после разлуки.
Представлять Эфрона глухим и слепым к увлечениям Марины несправедливо. Большинство из их круга спало под одним одеялом. По этому поводу он писал Волошину: «Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда (теперь так же, как и раньше), вернее всегда, все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. … Что – не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, – любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно…

Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно. Когда я приехал встретить М[aрину] в Берлин, уже тогда почувствовал сразу, что М[aрине] я дать ничего не могу. Несколько дней до моего прибытия печь была растоплена не мной. На недолгое время. И потом все закрутилось снова и снова…»
Супруги переехали в глухую деревушку под Прагой. Они сводили концы с концами. Жили на студенческую стипендию Эфрона и помощь от чешского правительства, а также гонорары от журнала «Воля России», которые получала Марина. Она устраивала быт, как умела: стирала, убирала, искала на рынке дешевые продукты. Друзьям сообщала: «Живу домашней жизнью, той, что люблю и ненавижу, – нечто среднее между колыбелью и гробом, а я никогда не была ни младенцем, ни мертвецом». Вечерами Сергей читал всем при свете лампы. Марина штопала. Асю он шутливо прозвал Бегемотом, себя – Львом, а Марину – Рысью. Марине это было близко. Она не раз говорила, что ей не нравятся люди такие, как они есть, ей больше нравится их воображать. Вот и литературоведа Марка Слонима она «сочинила» в пражский период своей жизни. И требовала от него большего, чем дружба, а Слоним... Слоним этого дать не мог: он женился на очень милой, интересной женщине. Эта «измена» родила блистательное стихотворение «Попытка ревности»:
…С пошлиной бессмертной пошлости,
Как справляетесь, бедняк...

Ты, меня любивший фальшью

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыВ Праге в первый и последний раз Эфрон предложил Марине расстаться. В письме к Волошину он пишет: «Дорогой Макс! Жизнь моя сплошная пытка. Не знаю, на что решиться. Каждый последующий день хуже предыдущего. Тягостное одиночество вдвоем. Марина сделалась такой неотъемлемой частью меня, что и сейчас, стараясь над разъединением наших путей, я испытываю чувство такой опустошенности, такой внутренней изодранности, что пытаюсь жить с зажмуренными глазами. Но нужно было каким-то образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и прочими ядами. Я так и порешил. Сделал бы это раньше, но все боялся, что факты мною преувеличены, что Марина мне лгать не может. О моем решении разъехаться я и сообщил Марине».

Причиной душевных мук стал близкий друг Эфрона, бывший белогвардейский офицер Константин Родзевич. Эфрон любил его, как брата. Да и внешне они были похожи – высокий, худой блондин, довольно красивый, с правильными чертами лица и голубыми глазами. Константин был младше Марины на три года. Студент Карлова университета Родзевич слыл среди друзей «маленьким Казановой». Все знали его слабость по отношению к женскому полу. Цветаеву он поразил тем, что не любил стихов. С момента первого знакомства он казался ей смешным. Она с иронией отзывалась о нем в разговоре с мужем. А на очередном сборе в доме вдовы писателя Андреева посмотрела на Родзевича другими глазами. И увлеклась очередной иллюзией: «Люблю Ваши глаза. Люблю Ваши руки, тонкие и чуть-чуть холодные в руке. Внезапность Вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко правдивы! Как Вы, при всей Вашей изысканности, просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами, быть может, не были людьми до встречи».

Первые две недели Марина, как безумная, металась от одного к другому. Была в отчаянии, похудела. «Жить изменами не могу. Явью не могу. Моя тайна с любовью нарушена. Тайная жизнь… Что может быть слаще? Мое… Ошибка Сергея в том, что он захотел достоверности и превратил мою жизнь в очередное семейное безобразие. Право на тайну – это нужно чтить…»
«Мой горячо родной Родзевич! Я глубоко счастлива, когда с Вами. Никогда ни к кому я не была так близко привязана. Ведь все мое горе, что я – не с вами. Какое простое горе… Просто рвусь к Вам…»

«Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, мое счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоем плече, ты что-то говоришь, смеешься. Беру твою руку к губам – отнимаешь – не отнимаешь – твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение – смех стих, слов нет – и ближе, и глубже, и жарче, и нежней – и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь. Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, – вспомни. Прикосновение губ к груди».
Родзевич был самым заурядным человеком. Он хотел жену, брак, дом. Но такая простая жизнь у нее уже была с Эфроном. «Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой», – обращалась она к Родзевичу.
После бессонных ночей и мучительных размышлений Марина решила: Сергей – это навсегда. Остальное – лишь эпизоды, от которых хоть и трудно, но можно отказаться.

Бурный роман Цветаевой с Родзевичем продлился с сентября до середины декабря 1923 года. «Я ухожу от Вас, любя Вас всей душой… Все это будет Поэмой Конца…». За три месяца она написала 90 стихотворений. Эпитафией их отношений стало:
Ты, меня любивший фальшью
Истины – и правдой лжи,
Ты, мена любивший – дальше
Некуда! – За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. – Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.

Через полгода Марина помогала его невесте выбирать свадебное платье. В качестве подарка преподнесла собственноручно переписанную «Поэму горы», полную неистовой страсти к Родзевичу, который не понимал стихов Цветаевой. Ирония судьбы. Но спустя много лет, на исходе жизни, Марина скажет, что любовь к Родзевичу была самой главной в ее жизни. А он, уйдя из жизни в Париже в 1988 году, весьма отстраненно вспоминал о поэте, отвечая на запросы литературоведов.

После расставания с Родзевичем Цветаева вернулась к обычной жизни. Сценарий воссоединения семьи повторился – Марина забеременела. 1 февраля 1925 года (дочь Ирина умерла в приюте 2 февраля 1920 года) 33-летняя Марина родила сына. Когда умерла Ирина, она пообещала себе, что у них с Сергеем будет сын.

Мур

«В тусклом свете единственной электрической лампочки в углу комнаты были видны кипы книг, достававшие почти до потолка. Скопившийся мусор был сметен в другой угол. Марина лежала на постели, пуская кольца дыма, – ребенок уже выходил. Она весело меня поприветствовала: «Вы почти опоздали!» Я оглядел комнату в поисках какой-нибудь чистой ткани и кусочка мыла. Не оказалось ничего: ни чистого носового платка, ни тряпки. Марина лежала в кровати, курила и говорила, улыбаясь: «Я же сказала вам, что вы будете принимать моего ребенка. Вы пришли – и теперь это не мое, а ваше дело, – вспоминал доктор Альтшулер. – Роды были долгими и тяжелыми. Он родился на две недели раньше. Мальчик дышал спокойно; опасность миновала. Все это время Марина курила, не проронив ни звука, и не сводила глаз с ребенка».

Цветаева хотела назвать сына Борисом в честь Пастернака, но Эфрон возразил, и мальчика назвали Георгием. Марине не нравилось это имя, и она звала сына Муром, не уставая повторять, что своей ласковостью он напоминает котенка.

Спустя несколько месяцев после рождения мальчика семья переезжает в Париж. Марина полностью посвятила себя малышу. Но ей не хватало энергии новых отношений. Она нашла ее в Анне Андреевой, второй жене писателя Леонида Андреева.

В Анне Андреевне было что-то цыганское, она привлекла Цветаеву тем, что не соответствовала никакому шаблону. Каждый вечер они вместе гуляли, рассказывали друг другу разные истории, часто проводили ночи вместе, в то время как Сергей нянчил маленького Мура. Но вскоре их роман исчерпал себя, женщины стали раздражать друг друга. Через шесть месяцев, проведенных вместе, они расстались. «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное – какая скука!», – отметит Цветаева.

Постоянством отличался ее роман с Борисом Пастернаком, длившийся 15 лет. И то потому, что был исключительно эпистолярным. В эмиграции переписка стала ее любимым видом общения. Так она убегала от действительности.

Так писем не ждут, так ждут письма

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головы

Более ста писем... После рождения сына первому она написала Пастернаку: «Наши жизни похожи, я тоже люблю тех, с кем живу, но это доля. Ты же воля моя, та, пушкинская, взамен счастья». Отношения с Цветаевой дарили Борису Леонидовичу особую радость, эмоциональный подъем.

По мнению астролога, с точки зрения сексуального статуса они подходили друг другу как половинки одного яблока. Но оба не сексуальны, им секс не нужен. Чувственная Марина была очень искренней, откровенной с Пастернаком. «Борис, это страшно сказать, но я телом никогда не была, ни в любви, ни в материнстве, все отсветом, через, в переводе с (или на!)... И такая жгучая жалость, что не бывать, не бывать!»

Детские и юношеские годы Цветаевой и Пастернака чем-то схожи. Например, и Марина, и Борис выросли в профессорских московских семьях. Матери у обоих были пианистками. С ранних лет они тянулись к музыке, поэзии, художественному искусству. Но только выражение эмоций было разным: если Марина вся на виду, то Борис свои переживания скрывал под маской благополучия.

Оба были счастливы в браке, но эта идиллия – скорее то, что хотелось выдать за действительность. Если Марина пыталась среди тел найти душу, то к Пастернаку приходили суицидальные мысли. В один из таких периодов ему в руки попался томик ее стихов «Версты», после которых он понял: вот, родная и понимающая душа! Вспомнил их мимолетные встречи на поэтических вечерах, ее приглашение к себе домой перед отъездом в Берлин. Пастернак даже решил все бросить и поехать за границу, лишь бы быть с ней рядом. И он написал Цветаевой первое письмо. «Дорогая Марина Ивановна! Сейчас я с дрожью в голосе стал читать брату Ваше – «Знаю, умру на заре!» – и был, как чужим перебит волною подкатывавшего к горлу рыдания...».

Марина страстно нуждалась в похвале. Она чахла в эмиграции от недолюбленности, недопонятости. О разрыве с Родзевичем она напишет Пастернаку: «Я так пыталась любить другого, всей волей любить, но тщетно, из другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас (как на поезд заглядываются, долженствующий появиться из тумана). Я невиновна в том, что я все делала, чтобы это прошло. Так было, так есть, так будет».

В 1926 году Пастернак порывается бросить жену и уехать в Париж, к Цветаевой. Об этом Марина напишет коротко: «Летом 26 года Борис безумно рванулся ко мне, хотел приехать – я отвела: не хотела всеобщей катастрофы». Она ему объяснит, что не смогла бы с ним жить под одной крышей, что совместная жизнь убила бы все очарование их чувств. «Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать: мою душу – или просто тишину. Такой шум от них! Без звука. Пустой шум». Он ей отвечает: «Успокойся, моя безмерно любимая, я тебя люблю совершенно безумно... Сегодня ты в таком испуге, что обидела меня. О, брось, ты ничем, ничем меня не обижала. Ты не обидела бы, а уничтожила меня только в одном случае. Если бы когда-нибудь ты перестала быть мне тем высоким захватывающим другом, какой мне дан в тебе судьбой».

«...Чтобы идти к Вам – нужна рука, протянутая навстречу. Хочу Ваших писем: протянутой Вашей руки... Что до «жизни с Вами»... – исконная и полная неспособность «жить с человеком» живя им: жить им, живя с ним. Как жить с душой – в квартире? В лесу может быть – да. В вагоне может быть – да (но уже под сомнением, ибо – 1 класс, 2 класс, 3 класс, причем 3 класс вовсе не лучше первого, как и первый класс – третьего, а хуже всех – второй класс. Ужасен разряд)».

Жена Пастернака не справилась с ревностью к Цветаевой, собрала вещи и вместе с сыном уехала из дома. Борис в оправдание себе писал жене: «... Нас с нею (Цветаевой) ставят рядом раньше, чем мы узнаем сами, где стоим. Нас обоих любят одною любовью раньше, чем однородность воздуха становится нам известной. Этого не отнять, не переделать». Когда Марина узнала, что рушится семья ее любимого, она попросила прекратить переписку. Пастернак пытается исполнить просьбу Цветаевой, но страсть оказывается выше, и спустя месяц они вновь начинают забрасывать друг друга посланиями.
«...Я буду терпелива, – пишет Марина, – и свидания буду ждать как смерти». Встреча Цветаевой и Пастернака, которая должна была случиться в 1926 году, состоялась лишь в 1935-м. Вместо страстных поцелуев они пили чай и рассуждали о литературе и музыке. Марина спрашивала его мнения, стоит ли ей возвращаться в СССР? Но он ушел от ответа. В Советской России он в долгах, в коммунальной квартире. Поколебавшись, Пастернак все же шепнет Цветаевой во время чествования советских писателей в Париже: «Марина, не езжай в Россию, там холодно, сплошной сквозняк».

Последняя из редких личных встреч произойдет в 1941 году. Пастернак помогал Цветаевой собирать вещи в эвакуацию и, перевязывая чемодан веревкой, пошутил: «Прочная, хоть вешайся». Этой шутки он не мог простить себе до конца жизни.
«Как она любила Тебя и как долго – всю жизнь! Только папу и тебя она любила, не разлюбливая», – напишет Ариадна Пастернаку, а позже оставит завещание: всю переписку между двумя поэтами обнародовать лишь в середине XXI века.

Париж: я здесь оказалась еще более чужой, чем там

Эмиграция стала тяжким испытанием и для нее, и для Эфрона. Приехавшая благодаря содействию Максима Горького к Марине сестра увидела ее повзрослевшей и уставшей. Волосы сильно поседели, на худом лице проявились морщины, обострилась горбинка на носу, ее движения стали менее резкими и острыми.

Сестры проговорили всю ночь. Цветаева лежала на узком диване и курила одну папиросу за другой. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живем. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода. Душная, отравленная атмосфера эмиграции мне опостылела. Я стараюсь общаться больше с французами. Они любезны, с ними легко, но этого мне мало. Я здесь оказалась еще более чужой, чем там», – говорила Цветаева.

Сергей занимался политическими делами. Больной (туберкулез, болезнь печени), он уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Бытовые условия – холод, голод, неустроенность квартиры – для него не существовали. Основным семейным доходом оставались литературные выступления. Денег едва хватало на еду. Но на пальцах все так же блестели дорогие перстни, словно бросая вызов окружающей нищете.

Для вечеров, на которых она читала свои произведения, у Марины были красивый костюм и ожерелья. Эти дни были для нее праздниками. Несмотря на нехватку денег, в 1935 году Цветаева записала Мура в частную школу. Это принесло новые расходы, но ничто не могло стоять на пути потребностей Мура. Необычайно высокий для своих лет, плотный и не особенно привлекательный, он всегда был с матерью.

Марина не разделяла преданности Эфрона коммунизму, но больше всего ее беспокоило то, что Аля следовала по стопам отца. Когда в октябре 1939 года французские власти вызвали Цветаеву на допрос по поводу убийства агента НКВД, она не переставала твердить о честности и порядочности супруга. Тайный агент НКВД Эфрон! Для Марины это был шок. Но Сергей поспешно покинул Париж, наивно веря, что его идеалы окажутся полезными новой советской власти. Вслед за ним отправилась и Марина.

Я, когда не люблю, – не я… Я так давно – не я

По приезде в Москву семья поселилась на даче НКВД Болшево. «Когда я в 1939 году, после почти двухлетней разлуки, вошла на дачу в Болшево и его увидела – я увидела больного человека. Тяжелая сердечная болезнь, обнаружившаяся через полгода по приезде в Союз – вегетативный невроз. Я узнала, что он эти два года почти сплошь проболел – пролежал. Но с нашим приездом он ожил, – за два первых месяца ни одного припадка, что доказывает, что его сердечная болезнь в большой мере была вызвана тоской по нас и страхом, что могущая быть война разлучит навек... Он стал ходить, стал мечтать о работе, без которой изныл, стал уже с кем-то из своего начальства сговариваться и ездить в город... Всe говорили, что он, действительно воскрес...», – вспоминала Марина.

Через месяц – арест дочери, а потом и Сергея. Цветаева собирала в тюрьму передачи, вместе с сыном-подростком ютилась по углам, переезжая с квартиры на квартиру. Печатать ее никто не решался. Москва «не вмещает ее». Новая власть суха к подаркам ее отца – трем огромным семейным библиотекам, преподнесенным Румянцевскому музею (ныне Библиотеке им. Ленина), Музею изящных искусств. Коммунистам нет дела до подобных ценностей, в стране развернулась охота на «врагов народа». И Цветаева, по их версии, жена французского шпиона.

Марине кажется, что жизнь кончилась, как и способность любить:
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…

Но Марина поторопилась. В 1940 году она прочитала книгу переводов молодого московского поэта Арсения Тарковского, отца будущего режиссера Андрея Тарковского. Переводы восхитили Цветаеву. Она отправила автору письмо. Завязалась заочная дружба. А вскоре произошла встреча двух поэтов. Тарковский был молод, талантлив, красив, а главное – боготворил Марину. Они взахлеб читали друг другу стихи, гуляя по Москве. «Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам – в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом… Марина была сложным человеком… Многие ее боялись. Я тоже – немного. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница. Она могла позвонить мне в 4 утра, очень возбужденная: «Вы знаете, я нашла у себя Ваш платок!» – «А почему Вы думаете, что это мой? У меня давно уже не было платков с меткой». – «Нет, нет, это Ваш, на нем метка «А. Т.». Я его Вам сейчас привезу!» – «Но… Марина Ивановна, сейчас 4 часа ночи!» – «Ну и что? Сейчас приеду». И приехала, и привезла мне платок… На нем действительно была метка «А. Т.», – вспоминал Тарковский.

Цветаева, будто предвидя эту запись, напишет в то же время в своей Записной книжке: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего – себя, своей головы, если эта голова – так преданно мне служащая в тетради и так убивающая меня в жизни. Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами – крюк…»

Их взаимная привязанность продолжалась несколько месяцев, пока не было задето самолюбие поэтессы. Брошен вызов, что она не до конца влюблена в Тарковского. Об этом он написал в стихотворении:
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат…

Но за дверью никого нет, а поэту кажется, будто близкий человек, давно ушедший из жизни, присоединяется к их застолью. Это стихотворение задело Цветаеву. И ответила:
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых,»…
Ты одного забыл – седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней…

Об этом ответе Тарковский узнал лишь в 1982 году, то есть спустя 42 года после того, как он был написан. «Вот и стол накрыт на шестерых». «Для меня это было как голос из-под земли», – признавался Арсений Александрович.

Необычные случаи не лечат обычными средствами

Марина Цветаева: Всех голов мне дороже волосок один с моей головыТак говорила Цветаева. С началом Великой Отечественной войны она с сыном вынуждена была эвакуироваться в Чистополь с большинством литераторов. Но там не нашлось ни работы, ни жилья, а потом в Елабугу, где тоже не оказалось никакого заработка. Через некоторое время Цветаева получила из Чистополя согласие на прописку и оставила заявление: «В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941 года». 28 августа она вернулась в Елабугу с намерением перебраться в Чистополь.

А 31 августа, в свою любимую рябиновую пору накануне листопада, Марина Ивановна покончила жизнь самоубийством. Основных версий две: шантаж НКВД. Она понимала, что, если откажется от сотрудничества, поставит сына в трудное положение. Вторая связана с обожаемым ею Муром. Относился он к ней эгоистично. Чего стоит разнос им материнских стихов: «Я себе не представляю, как Гослит мог бы напечатать стихи матери – они совершенно и тотально оторванные от жизни и не имеют ничего общего с действительностью». Накануне ее смерти сын якобы упрекал мать в их тягостном положении. Ее последними словами, оставленными на земле, стали слова матери и жены:
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

А может, основной причиной было то, что: «Я – это просто тело... голод, холод, усталость, скука, пустота, случайные поцелуи... Все не преображенное. «Я» – не пишу стихов. Не хочу, чтобы это любили...»?

Лариса Синенко