Пока Венеция на плаву, нам есть куда возвращаться
Этот город можно полюбить с первого взгляда. Или заставить себя полюбить – потому что не зря же великие заходятся в единодушном экстазе и посвящают ему стихи, прозу, картины, фильмы. Убедить себя, что нельзя не полюбить. Можно возненавидеть – тоже с первого взгляда, за разочарование и несовпадение с великими, из чувства противоречия авторитетам (таким образом становясь авторитетом альтернативным). Причем возненавидеть проще: за ветшающие дома, ускользающую от понимания логику кривых переулков, запах тления, исходящий от мутной воды, немыслимые цены, ночную полумертвую пустоту, отсутствие автомобильной гари, зашкаливающее за разумные пределы количество пар, проводящих здесь медовый месяц. Интересно было бы посчитать, сколько детей здесь зачато. И заражены ли они – еще в утробе – воздухом здешней пахучей тишины.
Моя любовь к этому городу настоящая. Потому что проснулась – не с первого взгляда. Догнала в осенних снах о прошедшем лете. Чувством утраты, внутренней лакуны – когда маленький кусочек заполненной бытом, тревогами, надеждами, радостями, мыслями и ожиданиями души постанывает время от времени: вернись. Проверь себя. Этот город не может быть настоящим, его нет-и-не-будет. Neverland на юге объединенной Европы.
Это не Европа. Это даже не Италия.
Мы встретились впервые в душном августовском мареве. И, конечно, не наедине. Там не нужны автомобили, люди сами создают пробки, пробираясь в двух противоположных направлениях. В сущности, в туристической части их всего два. Per Rialto и назад, Per San Marco. Еще дважды (место и время встречи изменить нельзя?) мы виделись, как и впервые, мимоходом, в тесноте, духоте – и обиде. Потому что я успела полюбить и никак не могла удостовериться во взаимности за отведенные на пробег-экскурсию-сувениры несколько часов. Потом катер – или до ближайшего побережья той же (непохожей) страны, или дальнего следования - до дешевого адриатического курорта выздоравливающей после кустурицевой войны Хорватии.
Но, как бывает с безответно влюбленными, я мечтала. Сперва скромно: только провести ночь. Чтобы отдохнуть от яркого солнца и посмотреть, какой он, мой город, в то время суток, когда исчезают маски, его символы и магниты. Мечты ведь дело такое, далеко заводят, не угнаться. Вот бы пару дней. Недельку. Гнать от себя мысли про навсегда, потому что все конечно. И моя жизнь, и жизнь города, и даже любовь. И еще. Разве можно жить в том, чего не может быть?
Проза быта: говорят, там дважды в год нужно заново штукатурить стены и потолки помещений, которые называются палаццо. Потому что какие уж там дома – палаццо и есть. И ждешь, что мимо скопища японских туристов в одинаковых майках тенью выскользнет из облупленных дверей не меньше чем Джакомо Казанова в прячущем плаще (помните фильм с блистательной Чуриковой, он именно об этом) – навстречу новой встрече.
Мы трижды катались на гондоле – и трижды за дом Казановы нам выдавали разные палаццо. Дух его – везде? Не все ли равно, где он бывал, если может скрываться за любой дверью.
Город приворожил меня, присушил – хоть и наполнен водой через край, с перехлестом. Циничные и опытные уверяют, что лучше всего убивает чувства житье вместе бок о бок, без тайн и глянца. Даже недолгое.
Мы выбрали для совместной жизни конец января. Холодный мокрый ветер. Лужи под деревянными мостками – недавно была высокая вода, которая пугает туристов. И на которую так обыденно реагируют венецианцы: доставая резиновые сапоги и вынимая из луж в холле полы штор, чтоб заколоть их повыше, пока aqua alta не отправится восвояси.
Три дня – до уик-энда – были самыми счастливыми в нашей совместной жизни. Пустые переулки. Гулкие подворотни. Коренные жители вместо туристических толп. Домашняя еда в безлюдных кафе. Скучающие гондольеры. И – эти вечера, когда сумрачные тени маскируют погрешности фасадов и слышен только плеск мутной воды и – редко-редко – торопливые шаги заблудившихся прохожих.
Нас, приехавших на свидание с городом, – восемь русских. И мы, хорошие друзья, умудряемся ссориться из-за Венеции, как из-за любимой женщины. Этот город мертвый, говорят одни. Посмотри, в темноте кажется, что сейчас появится призрак. Страшно и противно.
Если призрак – то галантного века, возражаю я. Плащ-домино, маска, оставляющая на виду только блестящие предвкушением глаза. Шорох длинной юбки. Звон шпаги. Они – здесь, я чувствую это. И мне не страшно.
А после трех дней тишины маски действительно вышли на улицы. Называется карнавал.
Он давно уже – явление внутреннее, кстати, если соберетесь. Праздничные мероприятия в кафе и палаццо – разной стоимости и степени пафоса – напоминают, в зависимости от той же стоимости, либо ярмарочную клоунаду в деревне, либо театральное представление для богатых. Без участия сердца.
Но можно взять напрокат платья и камзолы XVIII века (скрупулезно подобрав цветовую гамму – по семьям, чтоб пара так пара). И задевать юбкой игрушечные столики. И выпрямлять спину, и искать взглядом кавалера, который способен стать на одно колено и поцеловать руку в прозрачной перчатке – с целью просто обратиться к даме.
И непременно – маска. Даже если она кажется паутинкой, когда берешь ее. Она изменит ваше лицо и, главное, преобразит тот мир, который вокруг. Вы забудете о том, что под кринолинами – теплые брюки, что минуту назад азиатские туристы просили сфотографироваться на память (вы – первые карнавальные лица, европейские участники прибудут только на следующий день), что не найти ночью гондольера для романтической прогулки (у них профсоюз и нормированный рабочий день).
Вполне достаточно надеть маску, чтобы ночь стала таинственной, спутники – романтическими незнакомцами, а те, кто еще не выпал из времени и пространства в карнавальную вечность, показались безжизненными тенями в Зазеркалье.
А утром уже ты с другой стороны зеркала. Ты едешь на вапоретто, обняв вчерашнее платье в прозрачном чехле, а люди вокруг веселятся, даже если весь костюм – черное домино, фанатский колпак и маска из папье-маше. Пьяный оркестр, муниципальные шествия, рок-концерт. Ты с чувством превосходства скользишь мимо и укоризненно качаешь головой: карнавал умер. Давно ли? 200 лет назад? Нет, вот только вчера, на глазах у тебя, когда кринолины, перчатки и вуали вперемешку с мужскими чулками, пряжками и шляпами обессиленно уснули в гостиничном кресле. Так и город – умирает уже 200 лет. Об этом пишут великие: о недолгом сроке, оставшемся старым сваям посреди зеленого моря. Пишут два века. А для меня город умирает, когда я уехала – и всплывает вновь – Летучий голландец! – когда в аэропорту «Марко Поло» мы садимся в катерок под именем «такси».
Ну за что же ты любишь ее, Венецию Морскую? Тающую, размокшую, тонущую? Неживую?
Как объяснить? Почитайте путеводители – которые о высоком. Но кроме достопримечательностей и исторических очерков… Перейдите через Риальто туда, где наших (посторонних) – почти и нет. Там голуби не выпрашивают корм, а, нахохлившись, спят на высоких подоконниках. Там старик на глазах прохожих отливает из муранского стекла бабочек и виноград, да так, что они оживают. Там покрывают столики бумагой, и из тарелки с отбитым краешком можно попробовать самую вкусную в мире домашнюю пасту. Там маленькие дворики, ступеньки которых ведут в лагуну – и больше никуда.
А если страшно, то и на туристической стороне – посмотрите в витрину, где в прозрачной вазе груда стеклянных вишен, мой трехлетний навязчивый бред. Мы покупаем их дюжинами, а дома высыпаем в вазу, которая никак не может наполниться. То ли она бездонная, то ли это просто город дает повод вернуться. Зайдите во «Флориан» - где, если провести пальцем по столу, есть шанс через время почувствовать прикосновение Байрона или Бродского. Там, во «Флориане», дают лучший в мире горячий шоколад. И играет оркестр. Музыка включена в счет – кто сказал, что прекрасное может быть даром? Даром – без денег? За все ведь приходится платить.
За мокрый климат – штукатуркой и чахоткой. За голые плечи в разгар зимы – горячечной лихорадкой и заложенным носом. За любовь – разлукой.
Пять дней – это очень мало. Только привыкнуть. Только шагнуть в морской прибой – а до таинственных глубин сколько? Жизнь?
В этом городе нельзя жить. Очень хочется, но нельзя. Потому что, кажется, здесь не живут и не умирают. Здесь окунаются в Вечность, и все остальное не имеет значения.
Я обязательно вернусь. Хотя тебе, Венеция, это должно быть все равно: уж сколько их упало в эту бездну.
Ты – средневековая красавица в расшитом золотом, но потрепанном веками платье. Ты не снимаешь маски – ни перед чужими, ни перед своими. И только на обветренных мокрых фасадах появится новая трещинка, незаметная среди других: зарубка на память, жестокий любовный счет. Моя душа где-то здесь, зацепилась чулком – и тонкая ниточка тянется через всю Европу. Тянется и не рвется.
Я обязательно вернусь.
Ольга Богданова
