История восемьдесят седьмая
Буйволиная моцарелла еще пузырится, под ней алеет томатный соус, в центре трилистник базилика. На днях мне сообщили, где в Вене можно поесть самую вкусную пиццу.
Фанаткой ее я не была никогда, но неопределенное перед грядущим полнолунием настроение, долгая мрачная серость конца ноября вокруг – отчего бы и не попробовать? И вот сижу перед большой круглой лепешкой: помимо прочего на ней несколько темных кружков поднявшегося и обуглившегося в правильной печи теста. Приготовлено так, что и неаполитанцы не найдут, к чему придраться. Но… мои вкусовые рецепторы явно не в состоянии оценить это чудо.
То есть я, конечно, жую и нахожу это вполне съедобным, да только не более того. Начинаю рассеянно разглядывать заведение. Ба! На стене висит маленький плакат с большими русскими буквами «НЕТ!»: молодой человек с лицом вдохновенного строителя коммунизма сидит над тарелкой с едой и решительным жестом отстраняет предлагаемую ему рюмку. Интересно, как вообще попала сюда эта красота? Не иначе, как подарок хозяину от какого-нибудь русо туристо, в отличие от меня – увы мне, увы – способного оценить прелесть и вкус идеальной пиццы.
Иду по улице и сознаю, что в ближайшие несколько месяцев мне вряд ли захочется гастрономических экспериментов в этом направлении. И замечательно. Стройнее буду? Между прочим, вся последняя неделя прошла под знаком этакого раблезианства, и для талии это весьма ощутимо. Подумав об этом и о только что съеденном, совершаю звонок другу, то бишь мужу. Сообщаю ему, что, кажется, поправилась и слышу в ответ веселый смех. Как обычно. В этом смысле его моральная поддержка по стобалльной шкале – неизменный ноль.
Сумерки. На Ринге, который огибает центр города, уже зажглись огни. Я обожаю именно это время суток, которое французы остроумно называют «час между собакой и волком». Ехать об эту пору в трамвае и смотреть по сторонам – что может быть приятнее? И вдруг: стоп, машина! Пробка. Да еще какая.
Прямо перед нами на рельсах скопилось как минимум три состава. Весь Ринг запружен машинами. Водитель объявляет, что трамвай задерживается и раскрывает двери. Выхожу вместе с другими пассажирами, но перед этим интересуюсь у вагоновожатого, что произошло? Он явно жизнерадостный парень, натягивает куртку и шутит: кажется, забастовка. Вот это номер. Выбираюсь на тротуар, чувствуя собственную сиюминутную причастность как минимум к мировому экономическому кризису.
Наблюдать, как ведут себя в подобной ситуации австрийцы, чрезвычайно любопытно. Машины замерли плотным строем. Огромный трейлер с надписью «Театральные декорации» даже включил мигалку, может, ему надо успеть на постановку в Оперу? До нее метров двести, но движения нет вообще. Между тем никто не гудит и – что производит особое впечатление – трамвайные пути остаются свободными.
Я вспоминаю, сколько раз по дороге из офиса домой, завидев пробку, вылетала на рельсы на Покровском бульваре или съезжала на обочину, чтобы промчаться хоть сколько-нибудь по бесконечно ремонтируемой Ленинградке. Тут же подобные азартно-отчаянные эскапады невозможны.
Еще интереснее выражение лиц венцев на остановках. Они озираются, вытягивают шеи в сторону опаздывающего средства передвижения, но остаются спокойными, проявляя чудеса терпения и выдержки. Если учесть, что любой автобус обычно подъезжает в точности согласно расписанию: в 4.45, или в 5.11, или в любое указанное в таблице время, то можно представить степень недоумения потенциальных пассажиров. Как птенцы в гнезде в ожидании все не прилетающих родителей.
Еще раз взглянув на трогательную мигалку машины с декорациями, проехавшей за это время от силы десять шагов, я решаю спуститься в U-Bahn. Любимый час между собакой и волком давно обернулся темнотой, а о том, почему же, собственно, случился такой транспортный затык в центре города, непременно напишут завтрашние газеты.
