История двести шестьдесят девятая
Самое относительное в этой жизни – система ценностей. Мне приходит это в голову сегодня вечером в художественно-историческом музее. Группа вольнослушателей стоит перед фрау магистром искусств, которая собирается поведать нам о 12 гобеленах из коллекции императора Карла V. Он в шестнадцатом веке отправился покорять Тунис и захотел потом увековечить свои деяния на гобеленовых полотнах.
И вот, залпом протопав не одну мраморную лестницу (ибо в европейском понимании второй этаж – это самый настоящий третий), мы разглядываем потускневшие от времени огромные батальные сцены на стенах.
– То, что вы видите, – самое дорогое из всего, что принадлежало императору. Не золотые украшения, не драгоценные вазы или фамильное серебро. Именно гобелены. Не путать с коврами, дамы и господа! Гобелены создавали по особым эскизам, нарисованным сначала на картоне. Император сделал заказ на рисунки и подписал контракт, по условиям которого работа должна была длиться 18 месяцев. Мастер выполнял эскизы 4 года. И ничто не могло ускорить процесс, настолько трудоемким он был.
Нас, вольноопределяющихся слушателей, человек двадцать. Средний возраст группы до такой степени почтительный, что я ощущаю себя просто младенцем или, в крайнем случае, школьницей. И, в сущности, понятия не имею ни про Карла V, ни про его тунисский поход. Меня интересует искусство и взаимопонимание художника с Высшим, без которого появление первого на свет просто невозможно.
Между тем, рассказ магистра увлекает и завораживает. Император 11 лет не мог себе позволить заказать гобелены: вроде как терпеливо собирал на них деньги. Представьте: сначала все картины пишет художник, причем самыми дорогими масляными красками, потому что должны просматриваться любые мельчайшие детали. Потом картон разрезается на части, и по каждой начинают ткать часть гобелена. Лучшие сорта нитей лионского шелка и мадридской шерсти, лучшие краски, причем для создания какого-нибудь выразительного синего оттенка смешивают особым образом 18 видов других красок!
Красят нить. А сам процесс? На станке продольно натягивают бесцветные нити и потом через них, обвивая каждую сзади и спереди, начинают размещать цветные, поперечные. Попадая в рисунок цветом (кусок эскиза лежит строго под станком) и размером, завязывая узелок после каждой точки: красная, белая, желтая. Эти точки потом сольются в рисунок, который за счет технологии процесса становится по отношению к эскизу зеркальным.
Слушаем, разве что рты не открываем. Завороженно передвигаемся от одной сцены битвы к другой. Идеально переданный ландшафт и все его детали (тунисский посол как-то сюда наведался и долго восхищенно восклицал, что панорама города узнаваема спустя пятьсот лет!). Развалины Карфагена на заднем плане. Снаряжение воинов. Маркитанки, доставляющие воду прямо на поле брани. Отрубленные мусульманами головы. Неизменная фигура императорского величества чаще на заднем плане, потому что в традициях Габсбургов было не выпячивание себя, а отношение к собственным обязанностям как исключительно к служебным. Наконец, автопортреты самого художника Фермейена, которого предусмотрительно взяли в поход делать зарисовки с натуры.
Когда я вижу, что до конца экскурсии остается три минуты, понимаю: целый час пролетел, как несколько мгновений. Похоже, мои ощущения разделяют все присутствующие. И, знаете, что не смущает? Информация, что собственно гобелены обретаются ныне не здесь. Карл Пятый до конца жизни носился с ними, как курица с яйцом.
Уезжал в Англию – брал с собой туда, переезжал в Испанию – его самая большая драгоценность бережно упаковывалась и аки зеница ока переправлялась в страну басков. Она, кстати, там и теперь находится, в количестве 10 сохранившихся для потомков гобеленов. А коллекция из 12 оригинальных картин на картоне работы Фермейена хранится в Вене, откуда император и начал когда-то тунисский поход.
Благодарим, прощаемся, расходимся. Вернее, уходит фрау магистр искусств, а мы, ею просвещенные, еще долго обходим полотна, вглядываемся, присматриваемся, вздыхаем. За огромными окнами музея темно. В сознании все с точностью до наоборот.
