История сто девяносто шестая
Всегда любила ездить по монастырям. В любых странах. Есть в их укладе что-то вечное, неподвластное суете, даже если монах-секретарь и сидит по долгу службы в интернете.
«Намоленная земля» – это я услышала однажды от иконописца в Коренной Пустыни. Мы сидели июньским теплым вечером на холме у стен монастыря в удивительном уголке юга России, а тишина в воздухе была такая невообразимая и густая, что дышать хотелось осторожно. До сих пор помню это безмолвие.
Вчера, пользуясь единственным в последнее время днем без дождя, отправились с мужем в монастырь в Мауэрбахе, неподалеку от Вены. Он принадлежал ордену Картаузе, славился невероятно строгим уставом и роскошной, огромной территорией. Сегодня здесь, помимо комнат, демонстрирующих, в каких условиях жили монахи, расположены художественные мастерские: стекла, красок, скобяных изделий. Собственно сами кельи просторные, с особым окошком в стене – для передачи пищи таким образом, чтобы не нарушать одиночество и молитву. Монахи давали суровый обет молчания и отрешенности от мирской суеты.
Помещений в монастыре так много, что прогулка по коридорам в какой-то момент начинает казаться бесконечной. Великолепные фрески, яркий и отлично сохранившийся алтарь, вереница кайзеровских комнат с тонкой лепниной на потолках. К этому старинные резные двери, стрельчатые окна, картины в рамах. Все полотна – изображения монастырей ордена в иных землях: Италия, Испания, Моравия, Франция и даже далекая Литауния (то ли Литва, то ли Латвия – всегда путаю).
В самой же Австрии монастырь был закрыт императором Франциском, который ночевать-то здесь ночевал и видами чудной лепнины наслаждался, а вот поди ж ты. Вопрос – а почему? – возникает у нас с супругом одновременно. И пока я рассеянно брожу по залам, он изучает панно с факсимильными копиями документов восемнадцатого века. Читает вдумчиво. А потом со мной, ленивой, делится.
Оказывается, слишком строгими были монастырские правила. Иные монахи жили тут, как в тюрьме, посаженные под арест за мелкие нарушения, иные просто не справлялись с суровым обетом молчания. Один из монастырских, доведенный до отчаяния, писал письма своей сестре: не маялась бы ты дурью (сестра тоже была монахиней), оставила бы всю эту ненатуральную жизнь, вернулась бы в мир и вышла поскорее замуж!
На что получал в ответ пространные жалобы сестры на порядки в женской обители: монахиням приходится несладко, так как их уединение часто нарушается братией из соседнего мужского монастыря. Братия приезжает с определенными намерениями и удовлетворяет свои физиологические потребности, не считаясь ни с какими целомудренными обетами. Боккаччо просто!
У меня нет ни малейшего желания давать оценку происходившему несколько веков назад. И потому, кивнув головой супругу, отправляюсь на луг большого внутреннего двора. Здесь пахнет свежескошенной травой, вовсю поют птицы и солнце заглядывает в полуразрушенную часовню, радостно бликуя в витражных окнах. Ощущение вечных ценностей опять в наличии.
