История сто одиннадцатая
В ту пору, когда мне хотелось узнать, как устроены законы жизни, я занималась психогенетикой. Как сейчас помню: была со мной в группе одна девушка, юная и прекрасная, с удивительным голосом и планами профессиональной карьеры а-ля Монтсеррат Кабалье. Ни секунды, кстати, не сомневаюсь, что со своей целеустремленностью она добьется самых высоких целей.
И вот однажды зашла в перерыве между занятиями речь о женской комплекции – Юля объясняла, что для силы голоса ей нужен определенный объем и легких, и грудной клетки. Она смерила меня взглядом и сказала: «С такими габаритами всех нот не возьмешь, а, если и возьмешь, то не удержишь». Вся группа, включая меня, хохотала.
Очутившись у заснеженных вершин, катаясь на лыжах и потом еще до сумерек бродя по сугробам Рамсау, я говорю себе, что с диетными габаритами, на йогурте и салатике, мне таких нагрузок точно не выдержать. И потому обедаю, а то и ужинаю здесь исправно, поглощаю национальные австрийские (в основном мясные) блюда и радуюсь тому, что легко переношу холод. Конечно, у нас появилось и собственное облюбованное место – local, как именуют австрийцы свои рестораны.
Помимо прочего это заведение еще и настоящая оленья ферма. Хозяева держат этих животных, как, впрочем, еще коров и низкорослых лошадок с белесыми гривами. Несколько больших домов под коровник, прилегающий к ним склон для пастбища ланей и оленей – все на редкость добротное, в идеальном порядке.
Ну а внутри ресторана сияет изразцовая печь, чистым деревом пахнут дубовые полки, блестит старинная посуда. Можно ли себе представить, что олений двор существует с 1290 года? Времена, по-моему, татаро-монгольского нашествия… Столько веков живет здесь этот род. И какие у всех лица! Чуть смуглые (работа на свежем воздухе?), темноглазые, сияющие гостям навстречу.
Очутившись здесь впервые, мы заказываем фирменное блюдо: оленину. Подают на огромной сковородке рагу и еще ломти типа ростбифа в окружении всех мыслимых и немыслимых гарниров. Вкусно так, что можно язык проглотить. Но и обычная жареная колбаса, и шпек с капустой, и гуляш здесь ничуть не хуже.
Молодой наследник, юноша с темным румянцем на скулах и вишневыми глазами, колдует у плиты и счастлив, когда нам нравится. Он выходит иногда в обеденный зал попрощаться, жмет нам руки, застенчиво краснеет в ответ на похвалы и ловит на себе довольный взгляд матери, труженицы, которая по-деревенски запросто говорит нам «ты» и не скрывает, что горда сыном.
Умиротворенные, мы отчаливаем. Я существо, поддающееся восхищению легко, особенно когда вижу в чьей-то жизни реально обретенный смысл. В первую очередь – простым укладом, сложившимся веками, без самокопания и поиска либо себя, либо ответа на вопрос «Что делать?». Перед входной дверью я задерживаюсь, с любопытством оглядывая дощатые потолки, начищенную до блеска медную лампу, уголок с фотографиями.
Что-то заставляет меня подойти поближе. Крупным листом (каким представляют школьные выпуски, овальные фото рядами) – собрание офицеров в гитлеровских мундирах. Все в фуражках, с погонами и отличительными знаками. Один снимок увеличен, раскрашен и повешен над общими. Узнаваемый смуглый румянец и еще более узнаваемые вишневые глаза – предку нашего хозяина на портрете от силы лет 25-28. Ему очень к лицу форма.
Я тихо выхожу на улицу. Смотрю на склон с оленями, на коровник, на уходящие к вершинам ели и голубое небо. Солнце светит всем и одинаково. По дороге в наш отель мой муж уточняет, что в этих местах в войну формировали полки особого назначения, потому что местные жители отличались безупречным здоровьем. И еще с детства отлично стояли на лыжах, могли запросто совершать долгие переходы в заснеженных горах.
